Но как бы то ни было, сведения, доступ к которым он получил в результате всех этих свиданий, были поистине неоценимы. Посудите сами, ему удалось узнать причину неприязни некоторых сотрудников к моему покойному мужу. Чего я до той поры просто не могла себе представить. И когда он заявил, что кое-кто из сотрудников его ненавидел, я воскликнула:

– Но этого просто не может быть!

И в ответ Петр неожиданно обрадовался.

– Все правильно. Я так и предполагал, что, щадя вашу нервную систему, Александр Христофорович скрывал от вас все свои неприятности. Именно поэтому я решил проверить свои подозрения по своим каналам.

– Какие же у вас были причины для подобных подозрений? – поинтересовалась я.

– Самые обыкновенные, – снисходительно улыбнулся Петр Анатольевич, – занимая должность главного следователя, честный человек не может не иметь врагов. Поверьте моему опыту.

Высказывание это и тем более тон, которым оно было произнесено, в другой момент не вызвало бы у меня ничего, кроме улыбки. Петр Анатольевич был моим ровесником, и жизненный опыт, которым он иногда бравировал, был в большей степени плодом его воображения. Но на этот раз он был прав. И скоро я в этом убедилась окончательно.

– Поэтому я и спросил у своего знакомого, имени которого называть не буду, скажу лишь, что он имеет доступ к весьма конфиденциальным сведениям и иногда делится ими со мной… – после этих слов Петр с многозначительным видом помолчал, давая нам возможность оценить, каков он молодец, и не обнаружив восхищения на наших лицах, продолжил с некоторой обидой:

– Я спросил у него, не было ли у Александра Христофоровича в последнее время каких-нибудь склок или скандалов на службе? На что мой знакомый ответил утвердительно. Хотя подробностей он не помнил, но упомянул о каком-то доносе и попросил у меня два дня сроку, обещая разузнать все как следует. Это и было основной причиной моего желания оказаться сегодня в Саратове.

– Доносе? – переспросила я, не поверив своим ушам. Я была тогда действительно очень наивна, и вспоминать об этом мне теперь даже смешно. Но слово «донос», по моим тогдашним представлениям, никак не вязалось с образом Александра и подобная пакость, с моей тогдашней точки зрения, попросту не могла иметь места в его жизни.

– Как это не прискорбно, – развел руками Петр с видом человека, разуверившегося во всех человеческих добродетелях, – но донос на самом деле имел место. И единственное, чем я могу вас успокоить, что написан он был одним из самых неприятных людей в окружении вашего мужа.

– Алсуфьевым? – неожиданно для всех спросила Ксения Георгиевна.

– Вот видите, Катенька, Ксения Георгиевна, оказывается, давно обо всем догадалась, – хохотнул Петр, хотя по его расстроенному лицу было понятно, что старушкина догадливость его совсем не радовала. Она как бы ставила под сомнение его заслуги. И я постаралась сделать все возможное, чтобы убедить его в обратном. В результате через несколько минут к нему вернулось хорошее настроение, и он сообщил нам еще несколько сногсшибательных новостей.

И вы, наверное, не удивитесь, если прочитать о них я предложу вам в следующей главе. Потому что это, по-моему, становится у меня традицией. Но не потому, что я к этому стремлюсь, а скорее – наоборот, сказывается недостаток литературного опыта, за что искренне прошу вашего снисхождения.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Петр Анатольевич не только подтвердил предположение Ксении Георгиевны, но и сопроводил свой рассказ такими достоверными деталями доноса, которые не позволяли усомниться в достоверности его слов.

Смысл этой грязной бумажки заключался в том, что мой муж допустил несколько серьезных нарушений в ходе следствия, каждое из которых было вынесено в отдельный пункт и подробно комментировалось. Главным же обвинением доносчика было то, что в ходе следствия он не только пользовался услугами политически неблагонадежного человека, но и передал ему часть сведений секретного и совершенно секретного характера.

Под этими страшными обвинениями подразумевались беседы моего мужа с Павлом Семеновичем Синицыным, который, как выяснилось немного позже, действительно был во время оно не только уволен со службы, но и выслан из Петербурга под негласный надзор полиции.

Мне было известно о каких-то неприятностях Павла, в результате которых он вынужден был оставить службу, но я даже не предполагала, что они настолько серьезны. И Александр ни разу не обмолвился о них в моем присутствии, дабы не волновать понапрасну. Кроме того – дружба для него была понятием едва ли не священным, и его отношения с тем или иным человеком не зависели от политических взглядов, степени благонадежности или вероисповедания этого человека, то есть и в этом вопросе он придерживался европейских, а по тем временам – чуть ли не революционных взглядов. Впрочем, я, кажется, уже писала об этом.

Надо ли говорить, насколько серьезным было такое обвинение, и, если бы не благородный характер и удивительная порядочность главного полицмейстера губернии, о которой я когда-нибудь напишу подробнее, у Александра в результате этого доноса могли возникнуть весьма серьезные неприятности. Но тот ограничился лишь устным выговором, то есть неофициальной беседой с глазу на глаз, а по сути – дружеским предупреждением, хотя определенные меры ему все же пришлось принять, то есть отстранить Александра, во всяком случае, формально от этого дела, о чем знакомый Петра помнил абсолютно точно, хотя подробностей, да и самой сути дела – не знал.

По всем этим признакам я смогла вычислить, что человек, предоставивший Петру эти сведения, скорее всего, был мелким чиновником полицейского управления, имевшим, однако, доступ к весьма конфиденциальной информации.

– К сожалению, – закончил Петр Анатольевич первую часть своего рассказа, – мне не удалось получить этот донос в личное пользование, или хотя бы сделать с него копию. Более того, мой знакомый так и не выпустил его из рук, а поскольку его пристрастие к крепким напиткам с некоторых пор носит, мягко говоря, нездоровый характер, то рукопись, все то время, пока я ее читал, откликаясь на ритмичные подрагивания его конечностей, так и ходила ходуном, сильно затрудняя мне процесс чтения. Что служит лишним подтверждением того, что алкоголь в неумеренных количествах – яд, а в ограниченных – лекарство.

С этими словами он вновь наполнил свою рюмку и с наслаждением из нее отхлебнул.

– Свидание со вторым человеком, имени которого я тоже не хотел бы называть, тем более, что вряд ли оно вам известно, оказалось не менее плодотворным. Если бы не его почти бескорыстные услуги, я никогда в жизни не узнал бы содержания письма, полученного некоторое время назад господином Алсуфьевым.

Петр, не торопясь, закурил новую папиросу, и нам с Ксенией Георгиевной ничего не оставалось, как, затаив дыхание, терпеливо ждать продолжения рассказа. И, как выяснилось, далеко не напрасно.

Несколько минут спустя нам стало известно, что за день до моего ареста на имя господина Алсуфьева пришло письмо от… в первую минуту мне показалось, что я ослышалась… Натальи Павловны Синицыной, иначе говоря – Люси, в котором она каялась в содеянном преступлении и обещала явиться с повинной, если ей будут предоставлены определенные гарантии безопасности.

Но не подумайте, что она каялась в убийстве собственного отца или в убийстве конвоира при побеге. Отнюдь нет. Она сожалела лишь о самом побеге, при том, что его организацию, а заодно и все остальные свои преступления «честно и откровенно» перекладывала на плечи… Екатерины Алексеевны Арсаньевой, то есть вашей покорной слуги. И с потрясающей воображение наглостью утверждала, что «эта страшная женщина» заставила ее взять вину на себя, угрожая в случае отказа жестокой расправой. Это-то самое письмо и позволило Алсуфьеву взять меня под стражу. Чем он тут же и воспользовался.

У меня не было слов, чтобы адекватно отреагировать на эту чудовищную ложь, и некоторое время я напоминала себе выброшенную на берег рыбу. Поскольку мои губы в течение нескольких минут совершали совершенно рыбьи беззвучные движения.