ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Впервые прочитав конец предыдущей главы, я подумал, что, пиши я сегодня детектив, так, пожалуй, не рискнул бы вывести на его страницы подобный персонаж. Может, социалистическим реализмом напуган на всю оставшуюся жизнь, или по другой причине… А тетушка моя плевала на все мои страхи и пишет свои романы-мемуары. И не думает о том, как к этому отнесутся критики. Таких людей она встречала в жизни. И именно так раскрывала преступления. И ничего тут не поделаешь. И еще…

Может быть, это простое совпадение, но то, что с колдуньей она общается в тринадцатой главе… Ой, не простой женщиной была Екатерина Алексеевна. Так что читайте дальше, дорогие читатели о «Преданьях старины глубокой, делах давно минувших дней…» И ничего не бойтесь.

Петр Анатольевич успокаивался прямо на глазах. Время от времени поглядывая на него, я с удивлением замечала, что он с каждой минутой становится все увереннее и веселей.

А меж тем разговор у нас с Анфисой получался странный…

Если не сказать больше.

Заметив, что Петр Анатольевич оглядывается по сторонам, она как бы невзначай спросила:

– Икону ищете? Так вон она – в красном углу.

Эти слова, учитывая причину нашего появления в Лисицыно, прозвучали настолько двусмысленно, что мы с «Манефой» удивленно переглянулись.

«Да нет, – подумала я, – это, наверняка, простое совпадение. Не может такого быть».

Но Анфиса, словно подслушав мои мысли (или она на самом деле обладала такой способностью?), продолжила:

– Вы ведь за иконкой сюда приехали, а? Наталья Павловна?

Петр Анатольевич, несмотря на все его спокойствие, при этом вопросе подавился своим кофе, и долго натужно кашлял.

– Так можете снять ее со стены, – дождавшись, когда он пришел в себя, посоветовала ему Анфиса. – Я хотела сама приготовить, да решила оставить все как есть до вашего приезда.

Петр Анатольевич вновь посмотрел на меня.

– А это… та самая икона? – нерешительно спросила я.

– Та самая, можете не сомневаться. Мне ее Павел Семенович перед самым отъездом принес. И сам ее повесил. С тех пор так и висит, вас дожидается.

– Но как же вы узнали? – не удержался и спросил Петр, от потрясения переходя на «вы» с крестьянкой.

– Дело нехитрое, – ушла от прямого ответа Анфиса. – Да вы вставайте на лавку-то. Ничего, – посоветовала она Петру, заметив, что тот пытается дотянуться до иконы с земли.

Петр неловко подобрав подол, взгромоздился на лавку и бережно снял икону со стены.

С первого взгляда на нее, я поняла, что старуха нас не обманывает. Это действительно была старинная староверческая икона в недорогом, но искусно сработанном медном окладе.

При слабом свете свечи мне не удалось разобрать, что на ней было изображено, тем более, что от времени она совершенно потемнела. Кроме того, большая часть иконы была закрыта окладом, открытыми оставались только два небольших окошка для ликов.

– А что вам говорил об этой иконе Павел Семенович? – спросила я.

– Ничего. Просил сохранить до времени.

– До какого?

– Он не сказывал. Просто сохранить и никому о ней не рассказывать, – ответила Анфиса очень серьезно, как отвечают ребенку, который по глупости или наивности задает взрослым совершенно неуместный вопрос.

Мне очень хотелось спросить, почему она решила отдать ее мне, но тогда надо было бы спрашивать слишком о многом. А, зная Анфису, я догадывалась, что задавать ей эти вопросы не имеет смысла. Тайны своего ремесла она хранить умеет.

– Думаю, вам до утра у меня оставаться не стоит, – неожиданно сменила она тему разговора. – Отдохнете – и с Богом.

Мы не успели отреагировать на это весьма категоричное предложение, да она и не дала нам такой возможности.

– Чтобы не забыть, – поднялась она с лавки и вновь ушла за занавеску, – я вам тут кое-что приготовила…

С этими словами она передала Петру какой-то сверток, он не удержался и тут же развернул его на столе. Там…

Я не знаю, что за человек Анфиса, ведьма она, колдунья или кто еще, но в тряпочку была завернута бритва и все необходимое для бритья.

– Это еще старого барина… – пояснила она. – Я вчера принесла из дома. Ему это теперь ни к чему… Так что забирайте.

На Петра Анатольевича жалко было смотреть. Ведь до последней минуты он говорил с Анфисой высоким, якобы женским голосом. И Анфиса ни разу не показала виду, что это ее удивляет или смешит…

Он характерным жестом провел по подбородку и буркнул, причем, на октаву ниже, чем говорил в жизни:

– Спасибо.

– Мне тут надо сходить кое-куда. Так что не обессудьте, я вас оставлю на часик. А проводить прийду.

– Далеко ты? – спросила я, понимая, что она уходит, чтобы нам не мешать. И в голосе моем невольно прозвучало сочувствие.

– Да нет, тут рядом, – улыбнулась она. – Мне действительно надо…

Я не стану описывать первые полчаса после ее ухода. Потому что вы легко можете себе их представить. Те изумленные вопросы, которые мы задавали друг другу. И наши нелепо-глупые лица. Встречаются в жизни явления, при соприкосновении с которым даже самый умный человек глупеет и выглядит полным… Думаю, вы меня поняли.

Во всяком случае, про икону мы вспомнили только через полчаса. Но как только это произошло, я тут же достала свой крестик и постаралась найти ему применение. Это оказалось совсем нетрудно. Он вошел в предназначенное для него отверстие, как нож в масло. И без единого звука позволил повернуть себя вокруг своей оси. Мы с Петром Анатольевичем, затаив дыхание, приоткрыли икону с чувством библиофила, раскрывающим чудом попавшую к нему древнюю бесценную книгу.

И обнаружили внутри толстую стопку бумаг, перевязанных трогательной розовой ленточкой. Лишенная содержания, аккуратно выложенная изнутри ветхой от старости материей, икона напоминала теперь шкатулку. Я вновь с помощью того же крестика вернула ее в первоначальное состояние и попросила Петра повесить на прежнее место.

– А может быть… – задумался он. – Хотя нет, вы, конечно правы.

Возвращенная в красный угол икона снова выглядела совершенно обычной, и снова ничем не отличалась от миллионов других икон в крестьянских избах по всей России. Разве только возрастом. Так и это совсем не редкость. Иконы у нас передаются от отцов и дедов в течение многих поколений. Так что попадаются и совершенно древние. А копоть и грязь во многих избах способны даже относительно новую икону за несколько лет превратить в черную доску с едва различимой живописью.

Через некоторое время, когда мы прощались с Анфисой, я не удержалась и все-таки спросила у нее:

– А почему же ты мне не сказала об этом в прошлый раз?

– Тогда мне это самой было неизвестно, – спокойно ответила она.

Говорить было больше не о чем. И я собиралась уйти, но легкомысленный Петр, стоявший рядом со мной, неожиданно покраснел и, запинаясь, спросил:

– А ты не можешь мне сказать, что…

– У вас будет два мальчика и одна девочка, – мягко перебила его Анфиса.

И Петр покраснел еще больше и задумался. И сколько я потом его не пытала, он так и не мне никогда и не сказал, какой вопрос он хотел задать в ту ночь Анфисе. Но спустя несколько лет он женился и его очаровательная жена действительно подарила ему двух сыновей и красавицу-дочку. Но это так, кстати.

Перечитал я еще раз эту сцену и удивился: чего это я в ней так испугался? И понял: слов «ведьма» и «колдунья». А назови Катенька эту милую старушку «экстрасенс» – глядишь, и не обратил бы внимания. А кроме того – мне самому цыганка несколько лет назад такого нагадала… И, между прочим, все сбылось. А кому ни расскажу – никто не удивляется. Так что, видимо, напрасно я так волновался. Ясновидение уже вроде и наука признает, и в спецслужбах к услугам этих самых «ясновидящих», как выяснилось, прибегают еще с тех самых атеистических пор, когда говорить вслух о чем-нибудь подобном было небезопасно.

А пока мы сидели за столом в доме Анфисы и, затаив дыхание, перебирали оказавшиеся у нас таким странным способом бумаги. Это были старые пожелтевшие документы, на полях которых я сразу же заметила пометки, сделанные рукой Павла Семеновича.